Вспомнилась классика... Н.С. Лесков... Оказывается и в те далекие времена мучились вопросом: как собачку назвать? 
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Во время дороги они мало разговаривали, и то заводил речи только
Николай Афанасьевич. Стараясь развлечь и рассеять протопопа, сидевшего в
молчании со сложенными на коленях руками в старых замшевых перчатках, он
заговаривал и про то и про другое, но Туберозов молчал или отзывался самыми
краткими словами. Карлик рассказывал, как скучал и плакал по Туберозове его
приход, как почтмейстерша, желая избить своего мужа, избила Препотенского,
как учитель бежал из города, гонимый Бизюкиной, - старик все отмалчивался.
Николай Афанасьевич заговорил о домике Туберозова, что он опускается и
требует поправки.
Протопоп вздохнул и сказал:
- Уже все это отныне для меня прах, и я гнушаюсь, что был к тому
привязан.
Карлик повернул на то, что вот Ахилла все находит себе утешение и,
скучая безмерно, взял к себе в дом из-под кручи слепого щеночка и им
забавляется.
- Добро ему, пусть тешится, - прошептал протопоп. Николай Афанасьевич
оживился.
- Да-с, - начал он, - и скажу вам, батушка, сколько же с ними чрез эту
собачку, по их характеру, произошло самых дивных историй. Выучили они эту
собачку, как и прежних, смеяться; скажут: "Засмейся, собачка", - она и
скалит зубенки; но впала им в голову мысль, как ее назвать?
- Ну не все ли будто равно псу, как его называют? - отозвался нехотя
протопоп.
Карлик заметил, что рассказы об Ахилле спутник его слушал не так
равнодушно, и пошел далее.
- Да-с; ну вот подите же! А по отца дьякона характеру, видите, не все
равно, что село им в голову, то уж им вынь да положь. "Я, говорят, этого
песика по особенному случаю растревоженный домой принес, и хочу, чтоб он в
означение сего случая таким особенным именем назывался, каких и нет".
Протопоп улыбнулся.
- Ну-с, вот и приезжает он, отец Ахилла, таким манером ко мне в
Плодомасово верхом, и становится на коне супротив наших с сестрицей окошек,
и зычно кричит "Николаша! а Николаша!" Я думаю: господи, что такое?
Высунулся в форточку, да и говорю: "Уж не с отцом ли Савелием еще что
худшее, отец дьякон, приключилось?" -. "Нет, говорят, не то, а я нужное дело
к тебе, Николаша, имею. Я к тебе за советом приехал".
"Так пожалуйте же, мол, в комнаты, - не казаки же мы с вами сторожевые,
чтобы нам перекликаться одному с коня, а другому с вышки". Так ведь куда
тебе! - не хочет: "Мне, говорит, некогда, да я и не один".
"В чем же, кричу, дело-то? Говорите скорее, сударь, а то мне в форточке
холодно, я человек зябкий". - "А ты, говорит, сызмальства по господским
домам живешь, так должен ты все собачьи имена знать". - "Ну как, мол, можно
все их имена знать; мало ли где как собак называют". - "Ну, кричит, скорей
пересчитывай!" Я им и называю, что ведь названия, мол, даются все больше по
породам, что какой прилично: борзые почаще все "Милорды", а то из наших
простых, которые красивей, "Барбосы" есть, из аглицких "Фани", из
курляндских "Шарлотки", французских называют и "Жужу" и "Бижу"; испанские
"Карло", или "Катанья", или еще как-нибудь; немецкие "Шпиц"... Но отец
дьякон меня на этом перебивают: "Нет, ты, говорит, скажи мне такое имя,
чтобы ни у кого такого не было. Ты, изволят настаивать, должен это знать!"
Как, думаю, их успокоить?
- Ну и как же ты его успокоил? - полюбопытствовал Туберозов.
- Да я, батушка, что же, я в ту пору стал очень в форточке-то зябнуть
и, чтобы поскорее отделаться, говорю "Знаю я, сударь, еще одну кличку, да
только сказать вам ее опасаюсь". - "Нет, ничего, кричит, ничего, говори" -
"Звали, мол, у одного барина собаку Каквас". А отец Ахилла-то вдруг и
засмутились. "Что ты это за вздор, говорят, мелешь: или ты с ума сошел?" -
"Нет, мол, я с ума не сходил, а я точно знаю, что в Москве у одного князя
собаку звали Каквас". Ахилла Андреич вдруг как вскипят, разгневались и
начали лошадь шпорить и к стене подскакивают, а сами кричат: "Разве тебе,
бесстыдник ты этакий старый, можно это на меня сказать? Разве ты не знаешь,
что мое имя крещеное и я священнослужитель?" Насилу их, батушка, успокоил и
растолковал им, что это такое Каквас.
Ну, тут уж зато они взыграли на коне и, вынув из-за пазухи из полушубка
того щеночка, закричали: "Здравствуй, Каквасинька!" и понеслись радостные
назад.
- Дитя великовозрастное, - проговорил, улыбнувшись, Савелий.
- Да-с, все бы им шутки.
- Не осуждай его: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало; тяжело
ему ношу, сонную дрему, весть, когда в нем в одном тысяча жизней горит.
- Именно-с. Я и не знаю, как ему умирать?
- Я и сам этого не знаю, - пошутил протопоп, - он есть само отрицание
смерти. Ну а что же с этим Каквасом?
- А что вы изволите полагать, с ним идет беда по сю пору, да и нельзя
без нее. Отец дьякон какие же привычки себе изволили выдумать? Как только им
делается по вас очень скучно, они в ту пору возьмут своего Какваску на руки
и идут к почтовой станции, сядут на крылечко и ждут. Чуть какой-нибудь
важный проезжий или дама какая останавливаются, а они сейчас: "Засмейся,
собачка", та и смеется, каналья, а проезжим любопытство; спрашивают:
"Батушка, как эту собачку звать?" А они: "Я, говорит, не батушка, а дьякон,
- моего батушку собаки съели". А спросят: "Ну а как же вашу собачку звать?"
- "А собачку, отвечают, зовут Каквас". И ссоры он из-за этого затевает
постоянные и все говорит: "Я их теперь, говорит, всех этак постоянно в глаза
буду собаками звать, и сам мировой судья мне ни лысого беса не сделает". И
все это за вас, отец Савелий, мстит, а в каком соображении мстит - того не
рассуждает. А вот отцу Захарии за него вышла неприятность: у них эту собачку
благочинный увидали да спросили, как звать; а отец Захария говорит: "Зовут
Каквас, ваше преподобие", и получили выговор.
Савелий рассмеялся до слез и, обтершись платком, проговорил:
- Бесценный сей прямодушный Захария. Сосуд господень и молитвенник,
какого другого я не видывал. Жажду обнять его.
Пред путешественниками вдруг с горы открылся родной город - город
древний, характерный и полный для Туберозова воспоминаний, под мгновенным
напором которых старик откинулся назад и зажмурился, как от сверкания яркого
солнца.
Они велели ехать еще тише, чтобы не въезжать засветло, и в сумерки
постучали в железное кольцо знакомых ворот. Послышался оклик: "кто там?",
это был голос Ахиллы. Туберозов обтер пальцем слезу и перекрестился.
- Кто там? - переспросил еще Ахилла.
- Да кто же, как не я и отец Савелий, - отозвался карлик.
Дьякон взвизгнул, слетел со всех ступеней крыльца, размахнул настежь
ворота, а сам вкатил клубом в бричку и, обхватив шею протопопа, замер.
Оба они, обняв друг друга в бричке, долго и жалостно всхлипывали, меж
тем как карлик, стоя на земле, тихо, но благодатно плакал в свой прозябший
кулачок.
Наконец дьякон, нарыдавшись, захотел говорить. Он чуть было уже не
спросил о Наталье Николаевне; но, спохватясь, ловко переменил слово и,
показывая протопопу на вертевшуюся возле его ног собачку, сказал:
- А вот это, батя, мой новый песик Какваска! Самая чудесная собачка. И
как мы захотим, он нам сейчас засмеется. Чего о пустом скучать!
"О пустом", - с нестерпимою болью в сердце было повторил отец Савелий,
но удержался и только крепко, во всю мочь, сжал Ахиллину руку.
http://biblioteka.org.ua/book.php?id=112100066&p=399
и будет ТРЮФЕЛЬ
Вот только напитки в голову приходят "Ликёр", "Лимонад"... 
Просто ужас!
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
